Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

что простая и грубая форма инцеста, а именно возникновение сексуальных желаний между родственниками, сравнительно редка, тем не менее, если мы поймем, как инцестуозные желания коренятся в нашем характере, он и вправду предстанет нам как очень острая проблема.

Инцестуозную любовь можно понимать здесь как символ. Она символизирует неспособность любить «чужого», то есть человека, с которым мы не «знакомы» и не связаны узами крови и ранней близости. Ее дополнением является ксенофобия, ненависть и недоверие к «чужому». Инцест является символом тепла и безопасности материнского чрева и зависимости от пуповины, в противоположность независимой зрелости. Только через способность любить «чужого», распознавать себя в человеческой сущности другого человека и сопереживать ему, можно по-настоящему ощутить себя человеческим существом; только ощущая себя как человеческую индивидуальность, можно полюбить «чужого». Мы побороли инцест в узком смысле слова, как половые отношения между членами одной семьи, но по-прежнему практикуем инцест не в сексуальном, а в характерологическом смысле, поскольку не способны любить «чужого», человека другого социального происхождения. Расовые и националистические предубеждения являются симптомами инцестуальности в нашей современной культуре. С инцестом будет покончено лишь тогда, когда мы – каждый из нас – сможем не просто думать о чужом как о своем собрате, но ощущать и принимать его как такового.

Проблемы инцеста будет, пожалуй, достаточно для иллюстрации того, что я хочу сказать в общем о проблеме отношений между этикой и сексуальными желаниями. Здесь, как и в случае многих других сексуальных проблем, этически значимой является не сексуальность сама по себе, а лежащее в ее основе фундаментальное отношение к другим людям. Мы должны провести переоценку моральной составляющей секса. Моральное осуждение сексуальности и реакция на него – позиция полного этического релятивизма в вопросах секса – в качестве руководящих принципов оказались непригодными. Осознав психологическое значение сексуального поведения для совокупной человеческой личности, мы сможем понять, что оно все же подлежит этическому ценностному суждению.

Проблема секса и счастья тесно связана с этической проблемой, которую мы только что обсудили. Реакцией на предположение о том, что подавление сексуальности является не только основой добродетели, но и обязательным условием счастья, стало мнение, что сексуальное удовлетворение есть главенствующее условие счастья, если вообще не его синоним. Фрейд и его ученики подчеркивали, что сексуальное удовлетворение является одним из условий психического здоровья и счастья. Сегодня широко проповедуется и считается, что семейное счастье основано в первую очередь на сексуальном удовлетворении и что несчастливый брак можно исцелить с помощью более совершенных сексуальных методик. Однако факты как будто не поддерживают это предположение. Верно, что многие неврозы идут рука об руку с сексуальными расстройствами и многие несчастные люди также страдают от сексуальных расстройств; но неверно, что сексуальное удовлетворение является залогом психического здоровья и счастья или им тождественно. Психоаналитики часто сталкиваются с пациентами, у которых нарушена способность к любви и, следовательно, близости, но которые, тем не менее, весьма исправно функционируют в сексуальном плане и для которых сексуальное удовлетворение даже становится заменой любви, поскольку сексуальная потенция – это единственная способность, в которой они уверены. Неумение быть продуктивными во всех других сферах жизни и вытекающее из этого несчастье уравновешиваются и вуалируются для них сексуальной активностью. Значение сексуальных желаний и их удовлетворения можно определить лишь применительно к структуре характера. Сексуальные желания могут быть выражением страха, тщеславия или желания доминировать, а могут быть и выражением любви. Вопрос о том, способствует ли сексуальное удовлетворение счастью, полностью зависит от его роли в совокупной структуре характера.

Обсуждая отношения между сексуальным удовлетворением и счастьем даже в общих чертах в масштабе этого очерка, необходимо обратить внимание на фундаментальное противоречие в самой концепции счастья. Согласно одной из позиций, счастье следует определять полностью субъективно. При такой точке зрения счастье тождественно удовлетворению любого желания, какое только может возникнуть у человека. Счастье рассматривается как вопрос вкуса и предпочтения, независимо от качества конкретного желания. В отличие от этой релятивистской позиции, которая сегодня господствует в общественном сознании, позиция, представленная в традиции гуманистической философии, от Платона и Аристотеля до Спинозы и Дьюи[68], подчеркивает, что счастье, не будучи тождественным подчинению норме, установленной внешним авторитетом, тем не менее не «относительно», а подчиняется нормам, заложенным в человеческой природе. Счастье – это показатель того, что человек нашел ответ на вопрос человеческого существования, продуктивная реализация своего потенциала и, таким образом, одновременно единство с миром и сохранение целостности своего Я. Продуктивно расходуя свою энергию, человек увеличивает свои силы, он горит, не сгорая.

«Счастье – критерий превосходных достижений в искусстве жить, добродетели в том смысле, какой она имеет в гуманистической этике» (Fromm 1947a, стр. 189[69]).

Предположение, будто источником счастья является одно только сексуальное удовлетворение, а не наша способность любить, скрывает и затуманивает истинный предмет дискуссии не меньше, чем это делали викторианские предубеждения против сексуального удовлетворения. В обоих случаях сексуальность изолирована от совокупной личности и считается хорошей или дурной сама по себе, хотя оценку ей можно дать лишь в контексте совокупной структуры характера. Простое отрицание викторианского морального кодекса остается бессмысленным.

«Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель, и мы не потому наслаждаемся им, что сдерживаем наши похоти, а напротив, мы можем сдерживать наши похоти потому, что наслаждаемся им» (Спиноза, «Этика»[70]).

Если мы верим в значимость сексуального поведения для понимания характера, то нам следует считать отчет Кинси весьма важным для изучения «социального характера». Под социальным характером я понимаю ядро характера, общее для большинства членов определенной культуры, в противопоставление индивидуальному характеру, которым люди, принадлежащие к одной и той же культуре, отличаются друг от друга. Общество находится не вовне индивидов, из которых оно состоит, оно – совокупность этого множества индивидов. Эмоциональные силы, действующие в большинстве членов общества, оказывают мощное влияние на социальный процесс – стабилизируют его, изменяют или прерывают.

Изучение социального характера составляет основу проблемы «личности и культуры», ставшей одним из предметов особого интереса в современной социальной науке. К сожалению, прогресс в этой области пока идет медленно. Слишком большой упор делается исключительно на сбор данных о том, что люди думают (или считают, что должны думать), вместо изучения эмоциональных сил, лежащих в основе их мышления. Хотя для определенных целей опросы общественного мнения важны, нам нужно знать больше; они – неподходящий инструмент для понимания сил, действующих под поверхностью высказываемого мнения. Только зная эти силы, мы сможем предсказать, как члены общества будут реагировать в критических ситуациях на те идеи, в верности которым они клянутся, и на новые идеологии, которые они сейчас отвергают. С точки зрения социальной динамики каждое мнение стоит ровно столько